Щит и меч - Страница 290

290

Даже тюремные надзиратели прониклись уважением к этому заключенному, приговоренному к смерти, который с таким упорством сопротивлялся физическому и психическому разрушению, казалось неизбежному в условиях, когда каждый новый день может стать последним днем.

Камера Вайса блистала чистотой, которую он наводил с редким усердием.

Он был дисциплинированным заключенным, бодрым, приветливым и никогда не терял при этом чувства собственного достоинства.

Постепенно Вайсу удалось сломить двух надзирателей — старых профессионалов тюремщиков, у которых заключенные вызывали меньшее любопытство, чем кролики в клетках.

Они почувствовали к Вайсу нечто вроде расположения, как к образцовому заключенному, и стали оказывать ему мелкие услуги. Вайс получил возможность читать книги. В углубленном, отрешенном чтении он обретал душевное равновесие, способность наблюдать за собой как бы со стороны. И когда он обрел эту способность, он проникся к себе доверием, спокойной уверенностью в том, что не утратит теперь контроля над собой ни при каких обстоятельствах.

В конце июля за Иоганном внезапно пришли надзиратели. Он подумал: «Поведут на казнь».

И удивился, что не впадает в прострацию и не испытывает ни содроганий ужаса, ни даже желания думать о чем-нибудь значительном в эти последние минуты.

Должно быть, он так устал размышлять о смерти, что разучился страшиться ее. Но его повели не туда, где совершались казни, а на этаж выше, где находились общие камеры.

Идя по коридору, он слышал, как хлопали железные двери, шаркали по бетонному полу чьи-то ноги, стучали кованые каблуки охраны.

Мимо него прошел немецкий генерал со скрученными на спине руками и разбитым лицом. Спина генерала казалась вогнутой — с такой силой два эсэсовца подталкивали его сзади стволами автоматов.

Общая камера, где неожиданно для себя оказался Вайс, напоминала армейскую казарму — столько здесь было офицеров. Но выглядели они как вояки, только что сдавшиеся в плен неприятелю, заставшему их врасплох.

Противник сорвал с них погоны, выдрал вместе с сукном мундиров знаки наград; некоторые были избиты, двое со следами ранений лежали на полу.

Кроме армейских, здесь были и люди в штатском. Один почему-то в шелковой пижаме и домашних меховых туфлях.

Койки в три этажа, наподобие этажерок, все оказались заняты старшими офицерами. Остальные или сидели, или лежали на бетонном полу.

В отдалении от всех сидел, прислонившись спиной к стене, человек в штатском. Окровавленная голова его бессильно свесилась на грудь, он был без сознания, но на него никто не обращал внимания.

Вайс налил в металлическую кружку воды, взял пачку бумаги, лежащей на полочке над парашей, скатал из нее тугие шарики, положил их на пол, зажег и на этом крохотном костре согрел в кружке воду, обмыл голову раненому и обложил рану такой же бумагой. Потом оторвал от подола своей нижней рубахи длинный лоскут и перебинтовал его голову.

Вайс заметил, что заключенные внимательно следят за его манипуляциями. Закончив, он поднялся с пола, оглядел всех и сухо заметил:

— Однако, господа, это не по-солдатски, — отказать в помощи раненому.

— Это что, поучение? — раздраженно спросил белобрысый офицер.

— Да, — сказал Вайс, — поучение. — И посоветовал: — Берегите нервы, они вам еще пригодятся.

Направил к койке, где сидел, свесив ноги, седовласый офицер, по-видимому старший здесь по званию, так как остальные взирали на него с некоторой почтительностью. Втянулся перед ним, представился:

— Обер-лейтенант Иоганн Вайс, приговорен к смертной казни через повешение.

И вдруг с верхней койки Вайс услышал изумленный голос Гуго Лемберга:

— Мой бог! Вы живы?

Вайс улыбнулся Гуго. Тот спрыгнул с койки на пол, обнял его.

— Не могу сказать, что рад видеть вас здесь, но солгал бы, если бы скрыл свое чисто эгоистическое удовольствие от нашей встречи, — признался Иоганн.

— Вы молодцом держитесь!

— А что мне еще остается?

— Вы знаете, что произошло?

Вайс покачал головой.

Гуго стал шептать ему на ухо:

— Помните полковника Штауфенберга, ну, того, без руки, вы познакомились с ним у меня?

Вайс кивнул.

— Полковник совершил покушение на жизнь Гитлера, но неудачно, бомба взорвалась, а Гитлер спасся. Говорят, он при этом произнес историческую фразу: «Ох, мои новые брюки — я только вчера их надел!»

Лицо Гуго дергалось, глаза блестели, зрачки были расширены, он истерически рассмеялся.

— Может, дать вам воды? — спросил Вайс.

— Нет, не надо. — Гуго удержал Вайса и зашептал, задыхаясь: — Вы не представляете все той бездны предательства, трусости, которая открылась в этом заговоре против Гитлера! — Произнес с отчаянием: — А вот я не успел застрелиться, как другие. И теперь меня повесят. Повесят, да?

— А Штауфенберг?

— Его расстреляли вместе с прочими во дворе, при свете автомобильных фар. Расстреляли те, кто сразу же изменил делу, узнав, что фюрер жив. Расстреляли еще до прибытия эсэсовцев, чтоб замести за собой следы, а теперь некоторые из тех, кто расстреливал, тоже здесь — вон один из них лежит на койке. — Крикнул исступленно: — Все погибло, Вайс, все! — Помолчал. Потом сказал хриплым голосом: — Последние слова Штауфенберга перед расстрелом были: «Да здравствует вечная Германия!» — Спросил с надеждой: — Но вы, возможно, заметили — мои взгляды отличались от воззрений Штауфенберга? «Да здравствует великая Германская империя!» — вот что бы я крикнул, будь я на его месте.

290